В производственном угаре: на работе, как на войне
Все нижесказанное о труде рабочих и техников в первые годы советской власти и в годы индустриализациии не является общим для всей трудовой массы тех лет. Были энтузиасты вроде Павки Корчагина, было умеренное большинство, были и противники нового трудового порядка. Последних называли кулаками и опортунистами, разоблачали на собраниях и выгоняли с предприятий. А о первых пойдет речь ниже.
Труд вместо интеллекта
Идеология новой советской республики коренным образом сломала все прежние представления о труде. Если раньше трудящийся пролетарий рассматривался как низшее звено на социальной лестнице, то теперь он был поднят на небывалую высоту и провозглашен диктатором нового социалистического порядка. Благодаря пропаганде, теперь принадлежность к ручному труду воспринималась, как нечто сверхценное, признак элитарности. Как следствие этого, старый порядок с его устоявшейся иерархией технических и иных чинов рухнул.
С негодованием, как буржуазный предрассудок, отметалось все, характерное для царского времени. Академичность, логика и кабинетный спокойный и рассудительный разум получили ярлык "контрреволюция". Неграмотный пролетарский класс, фактически низшая каста индустриального общества при царском режиме, обрел (по крайней мере, на словах) невиданные доселе права и получил новый высший статус - гегемона. Соответственно, ранее считавшаяся привилигерованной техническая интиллигенция неожиданно провалилась на самое социальное дно. Презрение к интелекту, любым интеллектуальным способностям обрело характер эпидемии среди пролетарской прослойки, которая теперь могла диктовать свои условия (конечно, в определенных, четко ограниченных новым руководством страны рамках) на правах провозглашенного правящего класса.
Стиралось всяческое отличие от массы в виде инженерской униформы, костюмов. Фактически, уничтожалась прежде чтимая инженерная каста. Авторитет специалиста, как интеллектуала, упал ниже плинтуса. Пришедшие на место прежних "господ инженеров" новые работники упорно не желали иметь с прежними "буржуйскими" ничего общего - таковы были издержки пролетарской идеологии. Итээровец теперь был одет так же, а то и хуже подчиненных, фактически представляя из себя того же чернорабочего, но с расширенными организаторскими функциями. Руки советского спеца должны были быть натруженными, взгляд обязательно был горящим, и работать он должен был за троих - за рабочего, инженера и парторга.
Прошлое его обязательно должно было быть пролетарским, ибо считалось, что только простые люди, пришедшие с низов, сохранили в себе способность чувствовать материю, всем существом ощущать предмет и цель своих действий. Именно такие свойства, по мнению современников, отлично характеризовали настоящего советского руководителя:
Именно эмоциональное, а не рациональное отношение к такому сугубо техническому предмету работы, как оборудование и технологии, приветствовали большевики в новых советских "спецах".
Труд вместо религии
Создается впечатление, что материя, в первичность которой свято верила новая элита советской страны, была в их представлении неким аморфным материалом, который можно было преобразовать одним усилием воли, щедро сдобренным новой социалистической идеологией.
Все законы, царившие ранее в техническом мире, отвергались как устаревшие. "Советская конструкторская мысль лишена всех условностей, традиций и конкурентных пут." - писала газета "За индустриализацию" [1]. Тейлоризм с его скурпулезным учетом времени был оставлен далеко позади - считалось, что всего лишь усилием воли новый советский рабочий может достичь запредельных величин производительности.
Также считалось нормой не признавать важность соблюдения технологических сроков определенных процессов, которые требуют временной выдержки. Напротив, время процессов все уплотняли и уплотняли.
Труд, как риск
Риск, возникающий из-за отхода от технологии, и приводящий к смертям или травмам романтизировали и не рассматривали как что-то ненормальное. "Кто желает заменить производственный риск формальными основаниями и бумажным прикрытием, тот не годится для нас..." - так прямо и писала газета "За индустриализацию".
Логика борьбы на трудовом фронте приравнивалась к логике боя: рабочий или строитель рассматривался, как солдат на боевом посту: он борется с материей с переменным успехом: то неся потери - делает брак, то побеждая - выполняет план. Перегрузки техники были нормой, и умение многократно перегрузить оборудование с целью перевыполнения плана весьма высоко ценилось.
В повести В. Катаева "Время, вперед" герой демонтрирует пренебрежение техническими ограничениями производителя, снимая с импортного оборудования выработку в пять раз превышающую норму. Все это подается, как успех социалистического мировоззрения, которое, пренебрегая вражескими"буржуйскими" запретами,способно выжать из техники максимум. Реальный пример: на строительстве ЧТЗ бригады И.Монахова и Ф.Капралова давали по 300–800 замесов бетона за смену, в то время как по техническому паспортy бетономешалки "Кайзер" предусматривалось не более 100 замесов.[3]
Естественно, о том, что при перегрузках резко падает ресурс оборудования, ничего не говорится и не афишируется. Наоборот, на оборудование теперь волшебным образом возлагается такая же социалистическая ответственность, как и на людей. "Настойчиво" требующая ремонта техника наделяется человеческими качествами и воспринимается не иначе, как вредительская. В фильме "Встречный" на требование инженеров остановить станок на срочный ремонт партсекретарь запрещает это делать и произносит: "Нельзя сдаваться технике!"
Забывая в производственном угаре...
Высокая смертность от болезней и отравления, отвратительная пища, ужасные бараки не смущали ровным счетом никого, ибо считалось, что с этим надо мириться, т.к это обязательный сопутствующий элемент трудовой борьбы.
"Подушкой для отдыха мне служила рельса, а чтобы было помягче, подкладывал брезентовую рукавицу" - писал в своих воспоминаниях бригадир на строительстве Кузнецкстроя. [2]
Так же, как война собирала жатву смертей и увечий, трудовой фронт тоже брал свою не менее горькую мзду. Обрушения строительных конструкций, поломка оборудования с трагическими исходами, аварии, травмы на производстве списывались на издержки и риски борьбы на трудовом фронте. На строительстве Кузнецкстроя группа инженеров и рабочих упала всместе с некачественно сделанной площадкой с 45-метровой высоты в силос с цементной пылью [1]. Начальник производства Франкфурт описывает произошедшее с пафосом борьбы: "Катастрофа, гибель товарищей, похороны - все это еще больше напомнило о том, что мы на фронте, что опускать руки нельзя."
Бытовые условия и личные трагедии оставались где-то там, в реальной жизни. Все внимание было устремлено на выполнение задания, на перебарывание материи. Показательным примером такого трагического пренебрежения личным в угоду общественному является приведенный ниже отрывок из воспоминаний бригадира Кузнецкстроя[2]:
Хорошо охарактеризовано состояние - производственный угар. Этот угар и являлся целью системы. Людей вводили в такой трудовой соревновательный транс, в чем-то несомненно позитивный, так как он сопряжен с созидательным трудом. Немаловажным фактором являлся также азарт предвкушения победы, возникавший в процессе состязания с другими работниками за первенство.
Труд, как новая культура
В театрах шли постановки трудовых опер и балетов. На сцене рабочие боролись за выполнение производственного плана, разоблачали вредителей, попутно танцуя около станков и доменных печей. Кинематограф также не забывал производственную тему, штампуя кинокартины на злобу дня. Но таже не забывали и про "самодеятельность". Например, при строительстве Челябинского тракторного специально для гостей строительства устраиваются показательные выступления ударников, которые называются «бетонные вечера». Журналист местной челябинской газеты А.И. Александров писал:
Литература
1. Антон Первушин. "Оккультный Сталин"
2. Воспоминания бригадира В.Я. Шидека
3. Н.П. Шмакова. Машиностроительная промышленность Южного Урала в 30-е годы XX века
Труд вместо интеллекта
Идеология новой советской республики коренным образом сломала все прежние представления о труде. Если раньше трудящийся пролетарий рассматривался как низшее звено на социальной лестнице, то теперь он был поднят на небывалую высоту и провозглашен диктатором нового социалистического порядка. Благодаря пропаганде, теперь принадлежность к ручному труду воспринималась, как нечто сверхценное, признак элитарности. Как следствие этого, старый порядок с его устоявшейся иерархией технических и иных чинов рухнул.
С негодованием, как буржуазный предрассудок, отметалось все, характерное для царского времени. Академичность, логика и кабинетный спокойный и рассудительный разум получили ярлык "контрреволюция". Неграмотный пролетарский класс, фактически низшая каста индустриального общества при царском режиме, обрел (по крайней мере, на словах) невиданные доселе права и получил новый высший статус - гегемона. Соответственно, ранее считавшаяся привилигерованной техническая интиллигенция неожиданно провалилась на самое социальное дно. Презрение к интелекту, любым интеллектуальным способностям обрело характер эпидемии среди пролетарской прослойки, которая теперь могла диктовать свои условия (конечно, в определенных, четко ограниченных новым руководством страны рамках) на правах провозглашенного правящего класса.
Стиралось всяческое отличие от массы в виде инженерской униформы, костюмов. Фактически, уничтожалась прежде чтимая инженерная каста. Авторитет специалиста, как интеллектуала, упал ниже плинтуса. Пришедшие на место прежних "господ инженеров" новые работники упорно не желали иметь с прежними "буржуйскими" ничего общего - таковы были издержки пролетарской идеологии. Итээровец теперь был одет так же, а то и хуже подчиненных, фактически представляя из себя того же чернорабочего, но с расширенными организаторскими функциями. Руки советского спеца должны были быть натруженными, взгляд обязательно был горящим, и работать он должен был за троих - за рабочего, инженера и парторга.
"Встречали производителя работ. <...> От него пахнет скалами, землей, непрерывным трудом. <...> О своей работе он говорит с большим смаком..." [1]
Прошлое его обязательно должно было быть пролетарским, ибо считалось, что только простые люди, пришедшие с низов, сохранили в себе способность чувствовать материю, всем существом ощущать предмет и цель своих действий. Именно такие свойства, по мнению современников, отлично характеризовали настоящего советского руководителя:
"...поднявшись по ступенькам руководства строительством, он сохранил в себе чувство твердых пород, которые нужно грызть, грызть неустанно ... <...> Такие , как Гончаренко, которые чувствуют Магнитогорск, мыслят Магнитогорском..." [1]
Именно эмоциональное, а не рациональное отношение к такому сугубо техническому предмету работы, как оборудование и технологии, приветствовали большевики в новых советских "спецах".
Труд вместо религии
Создается впечатление, что материя, в первичность которой свято верила новая элита советской страны, была в их представлении неким аморфным материалом, который можно было преобразовать одним усилием воли, щедро сдобренным новой социалистической идеологией.
Все законы, царившие ранее в техническом мире, отвергались как устаревшие. "Советская конструкторская мысль лишена всех условностей, традиций и конкурентных пут." - писала газета "За индустриализацию" [1]. Тейлоризм с его скурпулезным учетом времени был оставлен далеко позади - считалось, что всего лишь усилием воли новый советский рабочий может достичь запредельных величин производительности.
"Здесь работали французы, и они дали норму - 0.5 тонны. <...> Мы выдвинули тонну. Французы косились на нас, считали чудаками и сердились, особенно когда мы еще новый встречный выдвинули - 2,2 тонны. Потом мы и эту цифру перекрыли, давая до 3.8 тонн. Французы несколько раз бросали работу и уходили..." [2]
Также считалось нормой не признавать важность соблюдения технологических сроков определенных процессов, которые требуют временной выдержки. Напротив, время процессов все уплотняли и уплотняли.
Труд, как риск
Риск, возникающий из-за отхода от технологии, и приводящий к смертям или травмам романтизировали и не рассматривали как что-то ненормальное. "Кто желает заменить производственный риск формальными основаниями и бумажным прикрытием, тот не годится для нас..." - так прямо и писала газета "За индустриализацию".
Логика борьбы на трудовом фронте приравнивалась к логике боя: рабочий или строитель рассматривался, как солдат на боевом посту: он борется с материей с переменным успехом: то неся потери - делает брак, то побеждая - выполняет план. Перегрузки техники были нормой, и умение многократно перегрузить оборудование с целью перевыполнения плана весьма высоко ценилось.
В повести В. Катаева "Время, вперед" герой демонтрирует пренебрежение техническими ограничениями производителя, снимая с импортного оборудования выработку в пять раз превышающую норму. Все это подается, как успех социалистического мировоззрения, которое, пренебрегая вражескими"буржуйскими" запретами,способно выжать из техники максимум. Реальный пример: на строительстве ЧТЗ бригады И.Монахова и Ф.Капралова давали по 300–800 замесов бетона за смену, в то время как по техническому паспортy бетономешалки "Кайзер" предусматривалось не более 100 замесов.[3]
Естественно, о том, что при перегрузках резко падает ресурс оборудования, ничего не говорится и не афишируется. Наоборот, на оборудование теперь волшебным образом возлагается такая же социалистическая ответственность, как и на людей. "Настойчиво" требующая ремонта техника наделяется человеческими качествами и воспринимается не иначе, как вредительская. В фильме "Встречный" на требование инженеров остановить станок на срочный ремонт партсекретарь запрещает это делать и произносит: "Нельзя сдаваться технике!"
Забывая в производственном угаре...
Высокая смертность от болезней и отравления, отвратительная пища, ужасные бараки не смущали ровным счетом никого, ибо считалось, что с этим надо мириться, т.к это обязательный сопутствующий элемент трудовой борьбы.
"Подушкой для отдыха мне служила рельса, а чтобы было помягче, подкладывал брезентовую рукавицу" - писал в своих воспоминаниях бригадир на строительстве Кузнецкстроя. [2]
Так же, как война собирала жатву смертей и увечий, трудовой фронт тоже брал свою не менее горькую мзду. Обрушения строительных конструкций, поломка оборудования с трагическими исходами, аварии, травмы на производстве списывались на издержки и риски борьбы на трудовом фронте. На строительстве Кузнецкстроя группа инженеров и рабочих упала всместе с некачественно сделанной площадкой с 45-метровой высоты в силос с цементной пылью [1]. Начальник производства Франкфурт описывает произошедшее с пафосом борьбы: "Катастрофа, гибель товарищей, похороны - все это еще больше напомнило о том, что мы на фронте, что опускать руки нельзя."
Бытовые условия и личные трагедии оставались где-то там, в реальной жизни. Все внимание было устремлено на выполнение задания, на перебарывание материи. Показательным примером такого трагического пренебрежения личным в угоду общественному является приведенный ниже отрывок из воспоминаний бригадира Кузнецкстроя[2]:
"...я в течении 4 дней не уходил с печи, домой не являлся. < ... > ... заболела жена, я ее отправил в Томск, а дома осталось двое ребят- одному 3 года, другому 7 лет. И вот, на второй день после моего ухода младший сынишка заболел и скоропостижно помер. Я под производственным угаром забыл про ребятишек. На пятый день прихожу домой и вижу - младший мой ребенок помер, а старший где-то ходит... <...> А трупик уже начал пахнуть. <...> ...пришлось хорошенько выпить."
Хорошо охарактеризовано состояние - производственный угар. Этот угар и являлся целью системы. Людей вводили в такой трудовой соревновательный транс, в чем-то несомненно позитивный, так как он сопряжен с созидательным трудом. Немаловажным фактором являлся также азарт предвкушения победы, возникавший в процессе состязания с другими работниками за первенство.
Труд, как новая культура
В театрах шли постановки трудовых опер и балетов. На сцене рабочие боролись за выполнение производственного плана, разоблачали вредителей, попутно танцуя около станков и доменных печей. Кинематограф также не забывал производственную тему, штампуя кинокартины на злобу дня. Но таже не забывали и про "самодеятельность". Например, при строительстве Челябинского тракторного специально для гостей строительства устраиваются показательные выступления ударников, которые называются «бетонные вечера». Журналист местной челябинской газеты А.И. Александров писал:
«Под звуки оркестра с переходящими красными знаменами, завоеванными в социалистическом соревновании, бригада Ивана Монахова выходит на место работы… Разбираются тачки, в которых отвозится готовый бетон. Быстрая и четкая расстановка по местам. Сигнал. Включается бетономешалка, и бригада с ходу берет напряженный ритм в работе. Люди в порыве бегают с тачками бетона… Включаются прожектора, бросающие яркие блики на лоснящиеся от пота обнаженные торсы бетонщиков. Непрерывно играет оркестр, невольно захваченный общим порывом ударного ритма ударной работы. Марши сменяются вальсами и снова марши…»Так создавалась социалистическая реальность, не имеющая с реальностью настоящей ни одной точки соприкосновения.
Литература
1. Антон Первушин. "Оккультный Сталин"
2. Воспоминания бригадира В.Я. Шидека
3. Н.П. Шмакова. Машиностроительная промышленность Южного Урала в 30-е годы XX века
